— Откуда это взялось? Вы решили со мной пошутить… Иозеф? Какая рыба?

— Это история Сусанны, — выдохнул Паланеску. — У любого человека есть история. У неё — такая. Там ещё много, в пузырьке. Ещё страниц на пятнадцать как минимум.

— И что вы с ними делаете? — спросил Тоши. — Читаете на ночь?

— Я, — сказал Паланеску со сдержанной гордостью, — я их освобождаю, Тоши-сан. Я делаю людей бессмертными. Бессмертными! Вы понимаете?! Да нет, как вы это можете понять. Ну вот смотрите…

Тоши все ещё держал нож нацеленным на официанта, но тому, кажется, было всё равно.

— Представьте, — говорил он, распаляясь, — представьте, Самурай. Вы живёте, маленький весь такой… Вы менеджер, да? Похожи на менеджера. Неважно. Учитесь, работаете, крутитесь… ну любите там каких-то мужиков… Ну или тёток, неважно… Какие-то люди вокруг… И всё это время вы в тумане, да? Ведь правда же? Вокруг вас — туман и неуверенность. Всю жизнь. Всю ебаную жизнь. И вдруг этот нож. Хорошо, что он у вас, Самурай, иначе бы вы не поняли. Вот вы его держите — вы же чувствуете, как он работает? Насколько всё становится, — Паланеску пощёлкал пальцами, подбирая нужное слово, — очевидным?

— Чувствую, — признался Тоши.

— Вот и я почувствовал, — кивнул Паланеску. — Я его в раскопе нашёл, в Карловых Варах. Нас было двое… Это был, разумеется, несчастный случай, — добавил он быстро, — но когда Марек упал, я был весь в этом, в этой… прозрачной жиже, и на губы тоже попало, и я сразу увидел… всё, ну вы видели, как это… А Марек потом проснулся и пошёл себе как ни в чём не бывало, правда, жена его потом иногда жаловалась — какой-то, говорит, уж больно спокойный стал, ровно покойник. А чернила, — продолжал Паланеску, — я нашел на следующий день. Куртка была сплошь в какой-то чёрной дряни, я её замочил и спать пошёл. Куртка бежевая была, так наутро она вся была исписана. Нечитаемо совершенно, они же безмозглые, капли эти, они катаются по любой поверхности. Так и ходил, тогда это даже модно было — чтобы всякие буквы и слова на одежде. Футболки-газетки, помните?

— Хорошо, — сказал Тоши, — несчастный случай, Марек, куртка-газетка. Случились удивительные события. И что?

— А вам хотелось выпить второй бокал? — вопросом на вопрос ответил Паланеску. — Хотелось?

— Да, — признался Тоши, — очень.

— Вот и мне, — усмехнулся Паланеску, — хотелось. И второй раз я аккуратно собрал всё в бутылочку. Жидкость сразу после сбора сама делится на две фракции, они не смешиваются. Выпить можно только прозрачную часть. Причем очень дозированно, я тогда сделал большой глоток не разбавляя — так чуть не помер. От восторга. Это была очень старая женщина. И она была… — Паланеску некрасиво причмокнул, — невероятно вкусной. И после этого хотелось ещё сильнее.

— Им всем, — сказал Тоши, имея в виду гостей, — тоже так сильно хочется?

— Им-то? — Паланеску пожал плечами. — Им хочется гораздо сильнее, чем вам или, скажем, мне. Потому что большинство из них уже побывали на кухне, видите ли. И бокал напитка раз в неделю — это единственное, что у них есть. Остальное время они спокойные-спокойные… В жеребьёвке они, разумеется, не участвуют, если вы это хотели узнать.

— А чернила? — спросил Тоши.

— Чернила я тогда покапал на бумагу, увидел то, что увидели вы. Чернил было много, получилось страниц восемьдесят. Я перепечатал это дело на машинке, добавил рассуждений, вышло сто двадцать машинописных страниц. Отнёс в издательство. В марте вышел роман, а в начале мая она умерла, бабушка эта. И я вдруг понял, что я же её бессмертной сделал, понимаете, Самурай? Что я практически её освободил тогда. Она стала очень спокойной. Соображать начала просто великолепно, как молодая. Раздражаться по пустякам совершенно прекратила. Здоровье даже на поправку пошло, врачи удивлялись. Ну умерла потом, конечно, но она ж и была старенькая…

— Ну и деньги за роман получились очень кстати, — добавил Паланеску. — А когда кафе открыли… я не успеваю перепечатывать, страшное дело. Пять романов, не считая сборников рассказов.

— И хорошо продаются? — холодно спросил Тоши.

— Я работаю над этим, — потупив глаза, ответил Паланеску.

— Понятно, — сказал Тоши.

— Легкая фракция, — добавил Паланеску с досадой, — моментально испаряется. Моментально, на бумаге не остается ни следа. А без нее, как вы понимаете…

— Так что, — решил уточнить Тоши, — вообще никто не покупает?

— Ну, — поморщился Паланеску, — покупают, конечно… Но критики молчат. И пропажи, прямо скажем… Но, — перебил он сам себя, — не в этом же дело. Покупают, не покупают — какая вообще разница?! Вы подумайте, Самурай, — все эти люди… Ну да вот хоть Роберт ваш. Любовь Роберта Сан-Мигеля — само совершенство. Куда там Шекспиру. Я не шучу, не дёргайтесь так. Я правда так думаю. А прошёл бы год, ну максимум два — да он бы и забыл, как это — с ума сходить от вас. Вы бы в лучшем случае уютно засыпали, прижавшись к тёплой заднице. А теперь, — Паланеску поднял палец, — его любовь бессмертна. Она останется навсегда, навечно. Текст ведь значительно важнее человека, Самурай. Значительно. Вы это когда-нибудь тоже поймёте… Но вы ведь меня не убьёте? — вдруг забеспокоился Паланеску. — Подумайте, какой вам с этого прок?

— Не убью, — сказал Тоши, — а то ещё обессмерчу ваше имя ненароком.

— А в полицию пойдёте? — спросил Паланеску. — Не ходите, Тоши-сан, в полицию. У вас ничего нету, мистика одна.

— И то, — согласился Тоши. — И то. Пойду я, Иозеф. Светает. Спокойной вам ночи. Как он закрывается-то?

— Не знаю, — сказал Паланеску, — он сам открывается и закрывается тоже сам. Он всё сам. Самурай, они становились бессмертными, честное слово. Верьте мне. Честное слово.

Тоши вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, спустился на два пролёта вниз. Вернулся. Открыл дверь. Иозеф сидел в той же позе — в кресле, глядя в пол.

— А книжки-то как подписаны? — спросил Тоши.

— Марио Паэлло, — ответил Иозеф.

— Не знаю такого, — сказал Тоши.

— Я пока не слишком известен, — смутился Иозеф.

— А суп? — спросил Тоши. — Я мог заказать суп?

— Могли, — ответил Иозеф.

— И? — настойчиво спросил Тоши

— И ничего, — тускло сказал Иозеф. — Съели бы да домой пошли. С теми, кто заказывает суп в ночном баре, вряд ли что- то может случиться. — И, заметив выражение Тошиного лица, добавил: — Вы себе можете представить, что ваш Роберт заказал суп?

— Нет, — сказал Тоши, — не могу.

Самурай шёл, сжимая в руке нож. Как только он вышел на улицу, в руках у него снова был лишь кусок тёмного дерева странной формы. Конечно, он не станет им пользоваться, о чём разговор. Так, разве в руках подержать. С ножом в руке… зачем в руке — просто в кармане, всё было простым и ясным, все поступки — совершенными, а мысли — острыми как сталь. Как у настоящего самурая.

Он думал, что идёт домой. Но оказалось, что на Брайант он свернул налево (а надо было направо) и в задумчивости дошёл до самого моста. Было очень рано, на мосту было почти пусто — только парочка романтических туристов вдалеке.

«Никто не увидит, — спокойно подумал вдруг Самурай. — Никто ничего не заметит. Просто подойти сзади и очень быстро — раз, два. Я могу это сделать. Запросто».

Он нащупал в кармане нож, вытащил и не спеша пошёл по мосту к туристам. В свете фонарей лезвие отливало оранжевым. Поравнявшись с парочкой, он приветственно помахал свободной рукой.

— Ты дурак, Тоши-сан, — сказал кто-то у него в голове, ласково и насмешливо.

Самурай подошёл к парапету, широко замахнулся и бросил нож в залив.

— Аминь! — прокричал он торжественно, обращаясь к туристам. — Я убил василиска!

Туристы нервно переглянулись.

— Это цитата, — пояснил Самурай, приятно улыбаясь. — Роберт Льюис Стивенсон, знаменитый английский писатель. Это цитата [4] .

Туристы снова переглянулись и быстрым шагом пошли прочь.

Он сел на корточки, прислонился виском к холодному железу парапета, задрал голову и стал смотреть, как постепенно с восходом солнца опора моста из бесцветной становится коричневой, а потом загорается наглым красно-оранжевым. Он сидел так довольно долго, пока из настоящего самурая не превратился обратно в Кимитоши Сато, менеджера группы разработки.